We're all just stories in the end.
П.С. Читаю его маме по скайпу, она говорит, что очень интересно и очень печально, её история вгоняет в депрессию. Правда грустно, что ли? Мне-то самой кажется, что грустно только местами - ну, жизнь у них тяжелая была, что поделать)).
Автор: bbgon
Название: Лягушонок в коробчонке (рабочее)
Жанр: любовный роман с элементами фантастики
От автора: оставляю за собой право вносить изменения в уже выложенное и прошу никуда текст не уносить.
Главы 1 и 2
Главы 3 и 4
Главы 5 и 6
Глава седьмая
читать дальшеМатильда прошлась по столовой, скрестив руки на груди, остановилась и вынесла свой вердикт:
– Когда вернётся – убью.
Я поглядел на неё в надежде, что она шутит. Но лицо сестры было сурово и решение своё она провозгласила столь веско, что я тут же понял: брату к ней в руки лучше не попадать. Отец молча мял передник, уставясь в пол. Ах, почему же из дому сбежал Себастьян, а вина жестоко глодала именно нашу с отцом совесть? В воздухе повисла душная тяжесть, как перед грозой, и мы оба не смели перечить Матильде.
Сестра оперлась о стол и в задумчивости побарабанила по нему пальцами:
– В полицию не пойдем пока. Нечего слухи кормить. И ты, Петер, молчи, – строго обратилась она ко мне. – Если кто узнает, что за фокус Себастьян выкинул, – ему же хуже будет.
– Баловство всё это, дочка, – осмелев, сказал отец. – К вечеру вернется. Ты уж его тогда… слишком не бей.
– Всё-то вам баловство! Что, коли кто прознает, что у него ноги длинные – кто его потом возьмет? Эх, было б ему года на три побольше, можно б уже невесту подыскивать, а так – терпи его, корми, одевай да обувай, хорошо пристроился. Куда он пошел, Петер? – вдруг спросила она меня. Я только глазами захлопал:
– Н-не знаю.
– Точно ли не знаешь? – она приблизилась ко мне, нарочно взялась руками за спинку моего стула, так что я оказался в кольце, и склонилась к самому моему лицу: – Признавайся, Петерше, где твой брат. Не может быть, чтоб он тебе ни словечка не сказал.
Я помотал головой:
– Святой девой клянусь, Тильда, я не знал!
– Врешь? – не отпускала она меня.
– Правду он говорит, Матильда, – вступился отец. – Это я сегодня утром Себастьяна отругал и в церковь не взял. Видно, тогда он и решился. Петерше с ним и перемолвиться бы не успел.
Сестра недовольно выдохнула и выпрямилась. Она потерла лицо ладонями и спросила устало, будто в пустоту:
– Что делать-то теперь будем? – но, собравшись, сама же себе и ответила: – Найти его надо вперёд полиции. Отец, беги в сторону Старой площади, да по окрестным улицам посмотри. А я в кварталы пойду, где беспризорницы шатаются. Может, он уж к ним прибился. Петер, ты дома оставайся, на случай, если брат вернется. Да не отпускай его, понял?
– Понял, Матильда.
Сестра вполголоса пробормотала ругательство и сделала отцу знак выходить. Они оставили меня одного. Я, забыв о голоде и жажде, целый день подбегал то к одному окну, то к другому, высматривая среди прохожих брата. Больше всего тревожился я не о том, что его заберут в полицию, а что поймают его разбойницы или нищенки, что притворяются калеками, или ещё какие дурные люди. В детстве отец всегда пугал меня ими, чтобы я не смел отпускать его подол на шумной улице. Маленького мальчика они поймают да будут куражиться, а то и зажарят, как поросенка, коли голодны будут, или выбьют ему глаза и зубы, чтоб пожалостней был, и отправят милостыню для себя собирать. От их тяжелых клюк и острых ножей не убежишь, непременно догонят: куда тебе против их резвых ног в своих юбках и неудобных башмаках?
А если и не поймают брата, что же он есть будет на улице? Где же он ляжет спать? – думал я, пока сумерки опускались на город. Неужели придется ему найти канаву и прямо в грязи устроиться, как пьяницы, которых всегда за дело ругал отец? Я надеялся, что брат передумает и вернется в наш дом, хоть и придется ему за то перетерпеть гнев сестры. Но что с того – гнев её будет краток, а уж потом я сумею его развеселить. Всё же и моя вина была в том, что Себастьян решил вдруг уйти: я сторонился его, когда должен был быть особенно ласков; я не защитил его от наказаний сестры и отца. Теперь я стану лучше; теперь я понимаю, как мне нужно исполнять свой братский долг.
За окнами стало совсем темно, и я стал беспокоиться уже и за отца с сестрой. Но тут дверь заскрипела – и первой домой вернулась Матильда. Я как никогда был рад видеть её.
– Нашла ли?.. – бросился я ей навстречу. Но сестра была одна. Не снимая башмаков, она села на лестнице. Я пристроился рядом, у её ног. Я жаждал новостей о брате и жаждал утешающих слов, что пусть он и не вернулся, но есть надежда, что он жив и здоров.
Матильда утомленно вздохнула, и я, желая задобрить её для разговора, стал расстегивать и снимать с неё пыльные башмаки. Я отнес их под лестницу и вернулся.
– Спасибо, Петер, – сказала сестра. Её фигура едва освещалась отраженным светом неба из лестничного окошка. Она прислонилась плечом к перилам и вытянула ноги. – Отца ещё нет?
– Нет.
Я положил голову ей на колени, но тут же вновь выпрямился, снедаемый страстным нетерпением.
– Тильда, как ты думаешь, где сейчас брат?
– Если б я знала, я б его оттуда уже привела.
– Вдруг его забрали злые люди, Тильда?
– Ах, Петер, когда же ты перестанешь верить глупым сказкам? – воскликнула она. – Он прячется просто да выжидает, как бы ему домой тайком проскользнуть. Или в столицу побежал, вот чего я боюсь. А в столице не всё дворцы, Петерше, ты это запомни, – она погладила меня по голове и оставила руку на моем плече. В последнее время её нежности стали реже, и оттого сейчас у меня особенно горячо сжалось сердце. – Там с мальчиками знаешь, что делают? Если видят, что бесхозный, забирают в непотребный дом и обучают таким вещам, что даже слушать тебе о них неприлично. Оттуда обратной дороги нет. Так что если Себастьян туда сдуру побег, – сказала она вдруг жестко, – то можешь с ним попрощаться, нет у тебя больше брата. Лучше б с голоду помер на улице.
– Неужто ничего сделать нельзя? Ох, Тильда, хочешь, я сам побегу его искать, если ты устала? Я весь город обойду, не успокоюсь, пока Себастьяна не отыщу!
Матильда притянула меня к себе за плечо и спросила вкрадчиво:
– Так-таки ты знаешь, где твой брат прячется?
– Нет, – прошептал я.
– Если я пообещаю не пороть его, как вернется, скажешь мне, где он?
– Не знаю я того, Тильда. Непременно сказал бы, если б знал!
– Хорошо же, Петер, упрямец, – сестра поднялась и плечо моё бросила. – Я к себе пойду, а ты жди новостей от отца. Позовешь меня, коли что.
Отец вернулся за полночь и не принес радостных известий. Я поднялся с ним наверх в его спальню, и когда он зажег свечу, разглядел, как посерело и постарело вдруг его лицо. Он ополоснул его в тазу, пригладил сбившийся узел волос и устало опустился на кровать.
– Никогда не делай так, как брат, Петерше, – сказал он мне, когда я сел подле него и обнял. – Видишь, заботы всем от него какие. А чего добьется-то своею глупостью? Только в беду попадет. Куда геррляйну одному, разве что побираться да нечестным трудом жить. Коли наниматься пойдет, спросят его: кто, откуда, почему? Что он ей скажет? Без словечка от опекунши и не возьмут ни в какое честное место. – Отец махнул рукой: – Обратно прибежит, как пить дать. Лишь бы до тех пор дурного с ним не случилось.
Он поджал губы, и плечи его под моими руками вздрогнули. Как хотел отец успокоить самого себя! И как, несмотря на все старания, чувствовал я его смятение!
– Где же Басти спать сегодня будет, папа? – задал я мучивший меня вопрос.
– Ох, Петер, авось найдет, где. – Отец потер пальцами переносицу. – Или пробродит до утра да и устанет, домой придет. И ты уже ложись, глухая ночь на дворе. – Он похлопал меня по спине и улыбнулся слабо: – Теперь-то уж сам платье снимешь? – сказал он, намекая на мой новый, взрослый наряд, в котором я сегодня в первый раз в жизни вышел в люди. Заранее этот день представлялся мне особенным – торжественной вехой на моем пути, но получился он сумбурным и исполненным совсем иных переживаний из-за того, что случилось с братом. – Или умаялся? – продолжал отец, когда я никак не ответил на его слова. – Помогу давай.
Он поднялся, упершись ладонями в колени, и перешел на другой мой бок, где были пуговицы. Я и в самом деле устал вдруг, так что едва размыкал веки.
– Только седины с вами прибавляется, – проговорил он вполголоса – то ли мне, то ли себе самому. – Дай мне сил, Хильда, будь милостива.
* * *
Брат пропадал несколько дней. Как же скучал я без него! Поднимаясь утром, я думал о том, как недостает мне его сонного лица за умыванием. Не хватает его шагов на лестнице, когда бегает он то туда, то сюда по своим делам. Как хочется мне услышать его разговор, пока идем мы долгою дорогой в сад за городом, его колкие замечания о встречных, которые делает он мне на ухо, тайком от отца. Как тоскливо мне садиться под вишневым деревом не втроем, а лишь вдвоем с отцом, разворачивать хлеб и закусывать его ягодой и страшиться, что у Себастьяна, может, давно во рту маковой росинки не было. Как неохота мне ложиться в постель одному, когда не с кем словом перемолвиться о том, что было днем, и когда кровать кажется слишком широка и неудобна.
Я высматривал брата на улицах, когда выходил из дому, и поминутно бегал к окну, едва мне чудилось, что среди гула голосов я различаю его голос. Но всё было тщетно, и никакие наши старания или розыски, учиненные сестрой, не увенчивались успехом.
– Надо бы в полицию пойти, Матильда, – предложил ей отец на третий день.
– Рано, – ответила она, тут же помрачнев.
Мы сидели вечером вокруг стола, отец чинил суровой ниткой свои башмаки, сестра с карандашом в руке разбирала конторскую книгу, а я впервые тогда выпросил у неё другое чтение, кроме псалмов, подаренных госпожой Катариной. Я хотел занять свою голову чем-то, кроме мыслей о брате. Матильда, не глядя, вытащила мне с книжной полки нашей матери самый тонкий и дешевый томик, который не страшно было бы испортить. Отвлечься мне удавалось плохо. За долгое время я успел позабыть искусство чтения – псалмы-то я выучил наизусть и, даже открывая их, водил глазами по строчкам, не вникая в буквы. Теперь же мне приходилось осваивать трудную науку заново, и усилие было слишком велико для меня, и так утомленного постоянной тревогой. Я переворачивал страницы и останавливался только на тех, где были картинки. Были они странные, все из кругов, треугольников и прямых линий, помеченные непонятными мне значками вроде криво написанных букв.
Пытаясь постичь их смысл, я перевернул страницу боком к себе, потом – вверх ногами. Ясности от того стало не больше и не меньше. Вы, верно, смеетесь над моею глупостью, моя драгоценная читательница! Я и сам теперь смеюсь над нею. Госпожа Катарина объясняла мне после, что есть чертежи, но поскольку нестройный мужской ум самой природой задуман для дел приземленных, не требующих особой быстроты и ясности мысли, то точные науки до сих пор остаются для меня делом туманным.
Едва заслышав разговор отца с сестрою, я отвлекся от книги и стал прислушиваться.
– Сам найдется, – говорила Матильда. – В полицию идти – никогда от пересудов не отмоемся. Так хоть надежда есть, что добром дело кончится.
– А как случилось с ним что?.. – отец закрыл рот ладонью и покачал головою, не в силах продолжить ужасную мысль.
– Случилось – так случилось, нечего бегать было. И о Петере ты подумал? Он уж лицом не выправится; фигурой, разве что. А если все знать будут, какой позор на его брате, кому я его пристрою, как в возраст войдет?
Они обе поглядели на меня, и я вжал голову в плечи и пожелал провалиться под стул. Матильда заметила, что книгу я читаю вверх ногами и, хмыкнув, резким жестом перевернула её на столе, как надо.
Отец поджал губы и спорить не стал. Мы продолжали свои занятия, но, косясь на отца, я видел, как вздымаются его плечи от подавляемых вздохов.
* * *
В ожиданиях и тревоге прошла неделя. Мы с отцом вновь отправились в сад: как раз начали зреть желтые сливы, которые я так любил – и которые так любил брат, вспомнил я с тоской. Выбрав дерево, мы принялись за работу: отец пригибал высокие ветки, а я обирал с них плоды и складывал в корзину.
– Что это старшего вашего давно не видно, герр Винкельбаум? – окликнул нас вдруг сосед, о котором я знал только, что живет он дальше по нашей улице и что он за женой сапожницей. Был он молодой мужчина, и их единственная пока дочь, совсем малышка, сидела на платке в тени и мусолила сухарь.
Отец подождал, пока я соберу последние три сливы с ветки, аккуратно отпустил её, чтобы не ударить меня, отряхнул руки и только после того ответил обстоятельно:
– Дома его оставляю, герр Нойфрау, по хозяйству. Пусть привыкает без присмотра-то работать.
– Это вы верно, герр Винкельбаум, – сосед привычным отцовским взглядом покосился на малышку: не делает ли чего недозволенного. – Я-то всё сам: корзину вот наберу и домой побегу, хозяйке обед варить надо. Мне бы тоже сына, помощник бы рос. А жена-то рада, что наследница ей.
Отец покивал понимающе; он рад был, что разговор быстро свернул в сторону от пропажи Себастьяна. Герр Нойфрау, видно, соскучился по обществу. Только отец взялся за следующую ветку, как он спросил:
– Герр Винкельбаум, есть ли способ какой, чтоб сын родился? Вам как не знать, двое вон у вас.
Отец обернулся к нему, отвлекшись от нашего занятия:
– Про дочь только знаю: это святой Анне надо молиться, а ещё лучше свечу ей ставить каждое воскресенье, пока не исполнится.
– Говорят ещё, на горчицу налегать надо для дочери-то. Хозяйка моя горчицу страсть как любит. Пробовал обманывать, мол, кончилась – так всё равно в лавку посылает, хоть из-за стола беги. А для сына – сладкое лучше. А моя не ест, хоть что делай. Разве пирог иногда испеку, съест кусочек, и всё.
– Ты лучше саму жену попроси, может, согласится. Дело это тонкое, видишь, обманом ты её никак не направишь.
– Просил уже, без толку. Мне бы как по-хитрому на своё повернуть, герр Винкельбаум.
Отец, пригнувшись, прошел под веткой поближе к герру Нойфрау, и на меня совсем смотреть перестал. Я стоял без дела, не зная, чем занять себя. Я поглядел на соседскую дочку, которая бросила сухарь и жевала теперь подол своей длинной рубашонки. Нехорошо как-то, решил я и, перебравшись поближе к ней, опустился рядом на колени. Я был самым младшим в семье, и младенцы удивляли и забавляли меня, поскольку нечасто приходилось мне их видеть. Они были не как мой Фаби, а большие и пухлые, и странной и немного пугающей была мысль, что когда-то, если Небо будет ко мне благосклонно, моя супруга подарит мне такое же дитя. Сейчас эта мысль пугает меня ещё больше, хоть я и стараюсь быть готовым к бесконечным заботам и бессонным ночам. Я знаю теперь, как хрупка может быть жизнь такого младенца, как в одночасье может оборваться по прихоти злого рока, и какой тяжелой ношей может лечь на мужские плечи вина за потерю: недосмотрел, пренебрег, поленился подняться на плач. Я обещаю Матери небесной не смыкать глаз и не отходить от колыбели, но лишь она знает, как сжимается страхом моё горло, когда я без сна лежу в постели и слежу за колеблющимися тенями на потолке.
Но в моем блаженном детстве малышка была для меня лишь куклой, которую я с любопытством разглядывал, пока отцы наши сплетничали под сливами. Вдруг моё внимание привлекла мелькнувшая сбоку тень, будто проскользнул кто за деревьями в самом углу сада, у ограды. Я бы тут же позабыл об этом незначительном событии, если бы не одно: тень очертаниями своими и движениями была точь-в-точь как мой брат. Я вскочил на ноги и вгляделся в тень деревьев: там никого не было, остальные мужчины работали позади меня, в начале сада. Я оглянулся на отца: он по-прежнему говорил с герром Нойфрау и за мною не следил.
Тогда я, ступая осторожно, перебежал через несколько рядов деревьев к изгороди из высоких кустов. Тень от них падала на траву и была густой от яркого солнца. На мгновение зрение у меня затуманилось, я зажмурился, а когда открыл глаза и огляделся, то увидел в кустах прореху, сломанные ветви которой походили на нору какого-то большого зверя.
– Кто здесь? – позвал я. И почему-то: – Кис-кис-кис! – и подкрался к норе.
– Тс-с! Ну и остолоп ты, Петер, – меня схватили за руку и втащили внутрь, так что я запнулся и шлепнулся на землю:
– Ай!
– Ш-ш! Ты чего меня как кошку зовешь?
– Себастьян! – воскликнул я шепотом. Это и вправду был мой брат: в грязном платье, растрепанный, с листьями и веточками в волосах, но живой и невредимый. Он сидел, перекрестив ноги и подобрав юбку, как заправский бродяжка, что сидят так иногда на пороге церкви с жестяной кружкой на коленях. Я не мог сдержать своего счастья и повис у него на шее. Брат коротко обнял меня в ответ, но тут же отодвинул от себя и спросил:
– У тебя есть что с собой?
Я вынул из кармана передника два ломтя хлеба с сыром между ними, завернутые в салфетку, и протянул ему. Себастьян торопливо стал жевать, одновременно говоря с набитым ртом:
– Неделю одну сливу с вишней. Видеть не могу. Что отец с сестрой?
– Отец очень за тебя тревожится, Басти. Мы все тебя ищем, как же хорошо, что ты нашелся! Пойдем сейчас к нему, он верно рад будет. У него ещё с собой хлеб есть, хочешь?
Он помотал головой и запихал в рот здоровенный кусок.
– Сестра что?
Я вздохнул:
– Тильда тебя побить грозится. Но ты не бойся, это она так, от переживаний. В полицию она не ходила, никто пока не знает, что ты натворил. Себастьян, милый, ты вернись, пока не поздно! Потом худо будет, Тильда тебя прибьет, а соседки все в тебя пальцами тыкать станут.
Себастьян дожевал хлеб и стал жадно облизывать пальцы и подбирать крошки, просыпавшиеся на подол.
– Не могу я теперь обратно. Нельзя. – Он замер и поглядел на меня: – Как я теперь с ними в одном доме жить стану? Матильда меня съест.
– Не съест, Басти. Разве выпорет разок, но ты уж потерпи. Зачем же ты убежал, раз не знаешь теперь?
– Так, – буркнул Себастьян и поглядел по сторонам, чтобы избежать моего взгляда. – Разозлился на вас. Сначала по городу бродил, потом на дорогу какую-то в полях вышел. Стал возвращаться, понял – заплутал, а там и стемнело. Думаю, уже хватились, куда мне обратно? Матильда – она больно бьет, знаешь. Не хочу я больше.
Мне стало ужасно жаль его. Я взял его руку:
– Хочешь, я за тебя попрошу? Тильда и так думает, что я тебя прячу. Правда же, Себастьян! Ежели она нас обоих пороть будет, так быстрее устанет и каждому легче. Ты только возвращайся, у отца из-за тебя седых волос и морщин прибавилось.
– Ты точно так сделаешь, Петер? – с надеждой спросил брат. – Один я не пойду, даже не уговаривай.
– Точно, – пообещал я ему. – Только ты пока тут посиди, до темноты. Как мы с отцом домой пойдем, ты тайком следом. Сразу не стучись, повремени, пока я Матильде слово скажу.
– Ты не человек, Петерше, ты ангел божья. – Брат взял моё лицо в ладони и поцеловал в лоб. – Если тебе когда что надо будет, я для тебя всё сделаю, в огонь и в воду.
Я был растроган его словами, и до сих пор они согревают мне душу, когда вспоминаю я отчаяние брата и его надежду и то, что он своего обещания не преступил.
* * *
Я побежал обратно к отцу. Он как раз хватился меня, и я вовремя успел успокоить его, что не пропал я и не решил бросить, как Себастьян. Мне хотелось немедленно рассказать ему о брате, но я крепился: лучше, если встреча произойдет при Матильде, чтобы она, смягченная зрелищем семейной радости, простила Себастьяна, как в притче о блудной дочери. Насчет хлеба пришлось соврать отцу, что я случайно не дотерпел до обеда и съел его сам. Сделал я это скрепя сердце; а после ещё смог упражняться в терпении, когда в полдень все достали свои припасы, а я один пополнял силы фруктами.
Вечером, погрузив корзины на тележку, на какой обычно мы с братом возили воду, мы отправились в обратный путь. Был он неблизким, я был голоден и устал, но, тем не менее, чуть не летал от радости. Я то и дело оборачивался, надеясь углядеть на дороге силуэт Себастьяна. Отец даже спросил меня, не гонится ли кто за нами. Тогда я немного утихомирился и голову поворачивал уже украдкой.
За стол, ужинать, сел я тоже, как на иголки. Я решил, что объявить новость Матильде лучше, когда она будет сыта и довольна. Меня мучило то, что Себастьяну приходится ждать под дверью, в голоде, пока мы едим вкусную похлебку с горохом, но действовал я медленно и осторожно.
– Себастьяну теперь, наверное, тоже есть хочется, – нарочно вздохнул я. Сестра пронзительно поглядела на меня:
– Кто же в этом виноват, а, Петер?
Я поболтал ложкой в тарелке.
– Он, наверное, не нарочно убежал. Может, он потерялся и вернуться не может?
– Глаза есть, руки-ноги есть, отчего ж не может? – сестра отложила ложку и сцепила руки в замок на столе.
– Ты ведь, верно, сердиться будешь, Тильда.
– Не так, Петерше, – мягко вмешался отец. – Главное, чтобы брат твой жив-здоров был, а остальное-то проходящее. А на улице как же жить можно?
– Себастьян, наверное, тоже по нас соскучился, – сказал я. – Может, он только и ждет, как бы его простили?..
Матильда фыркнула нетерпеливо, хлопнула ладонью по столу и поднялась:
– Ну хватит, Петер, развел тут мямлить, «верно» да «может быть». Знаешь, где твой брат, так говори.
Не дожидаясь моего ответа, она вышла в сени, открыла там дверь на улицу и кликнула:
– Себастьян! – она вслушалась в тихий вечер. – Себастьян, Петер сказал всё, – позвала она вновь, не так громко, опасаясь соседских ушей.
Мы с отцом не вытерпели, побежали туда же и стали вглядываться в густую синеву, затянувшую улицу. Тогда фигура моего брата отделилась от угла и пошла нам навстречу, сначала быстро, а затем всё медленнее и неохотнее. Я соскочил с крыльца и в несколько шагов был рядом с ним.
– Себастьян, хорошо всё. Идём.
Я взял брата за руку, и вместе мы вошли в дом. Отец вперёд сестры заполучил Себастьяна в свою власть. Он обнял его, расцеловал в обе щеки и стал рассматривать его, исхудавшего и перепачканного:
– На кого же ты похож, наказание! Ох, и тощий, исцарапанный, да в траве весь, как ведьмак лесной. Где прятался-то? В лесу, что ли?
– В саду, папа! – радостно вставил я. – Куда мы ходили!
– Ах и негодяй! Видел же нас, почему не позвал? Да живой же! Ох, сердце моё. Что ж ты делаешь, олух царицы небесной, злодей ты этакий, мерзавец бессовестный, голодный, небось? Не видел тебя никто, не обижал? Лучше б шайка разбойничья тебя забрала к дьяволице, сам грех на себя возьму, прибью за такие дела. Я тебя зачем растил, чтоб ты где попало бегал?
Отец отвесил Себастьяну оплеуху и обнял его. Брат был, как неживой, он молча сносил, что делали с ним, и лишь кусал губы. Наконец, отец отпустил его, и он предстал перед сестрой. Она оглядела его с ног до головы и велела:
– Мыться и переодеваться.
– Значит, наказывать не будешь?.. – поторопился я с надеждой.
– Об этом после поговорим, – отрезала Тильда. Она держала руки скрещенными, и пальцы правой крепко впились в плечо левой. – О такого поросенка даже мараться не стану. А ну, марш-марш!
Мы с отцом увели Себастьяна в кухню. Отец сразу поставил греть воду в тазу, а я сбегал наверх и принес брату смену одежды и белья. Пока я ходил, отец начал расспрашивать его о его приключениях. Себастьян был немногословен: он повторил то же, что рассказал мне: как заблудился и прятался в саду, поддерживая себя плодами.
Отец помог ему раздеться, поставил на пол таз, и брат сел в него, поджав ноги. От горячей воды его тут же начала бить дрожь. Стало ещё лучше видно, как он исхудал: даже хуже, чем во время зимы, всё ребра можно было пересчитать на его боках. Я суетился вокруг, обуреваемый желанием помочь, но не зная, куда приложить свои силы. Отец сам намылил брату спину и стал вдруг говорить с ним, как с маленьким.
– Правую ручку дай, вот так. Локти-то черные, как у трубочистки. И пальцы помоем, от мочалки-то не убегай. Ладошкой поверни. Нехорошо, Басти, ты сделал. Я уж думал, и не увижу тебя больше. Разве можно так с отцом? Волки б тебя догнали, или недобрые люди, или холод с голодом и болезнью какой, а мы бы и не узнали ничего. Даже отпеть да похоронить бы не судьба была. Зачем убег? Что я тебя тогда отругал? Так ведь сам правоту мою знаешь: сам виноват, что волю рукам давал.
Себастьян помотал головой, сжав губы так, что их совсем не стало видно.
– Или что Матильда иногда сурова бывает? Так ты её пойми, она ж добра вам желает. Ты от её добра добра не ищи, у нас вон жизнь получше многих: и дом есть, и мастерская выправляется. От работы, что ль, убег?
Брат покачал головой.
– Это хорошо, Себастьян, что не от работы. От неё в жизни никак не убежишь. Что ли, во дворец бы тебя взяли, замарашку с улицы? Да сразу в принцы? Тебе, вон, тринадцать почти, женихом скоро будешь. Мы тебе приданое справим, не бойся, Матильда тебе хорошую хозяйку найдет, порядочную, с домом красивым.
– И ты будешь весь в кружеве и серебре, как я обещал! – воскликнул я, захваченный вновь всплывшей в памяти картиной. – И свадьба у тебя будет самая лучшая!
Тут брат всхлипнул вдруг в голос. По лицу у него катились слезы, не видные за водой и мыльной пеной.
– Ты ему, Петер, сказок не рассказывай, – махнул на меня отец мочалкой. – Серебро – не серебро, а достойно всё будет, так что не стыдно и людям рассказать, и внукам. Ты, Себастьян, не реви, нет тут никакого горя, что богатств в закромах не держим.
– Я не хотел тебя обидеть, Басти, – сказал я.
– Или устал ты просто? – отец взял ковш и стал смывать с брата мыло. – Ну, это всё капризы. Сейчас тебя оденем, накормим, а там поглядим, чего Матильда скажет.
* * *
Сестра ждала нас за столом и читала книгу. Когда мы вошли, она не сразу обратила на нас внимание. Лишь спустя минуту она, не отрываясь от страницы, небрежным жестом велела нам садиться. Себастьян сел рядом со мною. Матильда подняла на него острый взгляд:
– Угощайся, милый брат, – сказала она ему с нарочитой лаской. Отец подвинул ему тарелку и подал ложку. Себастьян послушно взял её, зачерпнул похлёбку и будто подавился под взглядом сестры. – Кусок в горло не лезет? – спросила она. – Чужой, незаслуженный? Пока все ноги себе сбивали, тебя искали, ты на воле воздухом дышал. Благодари, что мы тебя с порога не прогнали, а обогрели и накормили. Доброе отношение заслужить надо, а тебе оно даром дается.
Себастьян пригнулся к столу.
– Спасибо, Матильда.
– Пожалуйста, брат, – любезно кивнула она ему.
– Пороть будешь?
Матильда перелистнула страницу, поводила по ней глазами и ответила между делом:
– Не сегодня. Я не в настроении. А ты ешь, братец, вон как отец за тебя тревожится, что голодал ты.
Себастьян дрожащей рукой сунул ложку в рот и кое-как проглотил похлебку. Пока он не доел, мы сидели вокруг стола в тяжелом молчании, и только шорох страниц нарушал его.
Глава восьмая
читать дальшеКогда мы с братом укладывались спать, отец долго ещё крестил нас и никак не хотел оставить одних.
– Ты за ним смотри, Петер, – сказал он мне наконец, забрал свечу и ушел к себе.
Я перевернулся на другой бок, лицом к брату, и стал за ним смотреть. Себастьян подложил руку под голову и поджал ноги, но я различал в темноте, что глаза его открыты.
– Басти, ты не спишь? – прошептал я.
Он покачал головой.
– Боишься, что Тильда тебя сильно накажет?
Он вновь покачал головой.
– А чего тогда?
– Ничего. Так. Не приставай.
– Хочешь, я тебе из кухни чего поесть принесу?
– Не надо, Петер, не суетись. Ты как комар: только сядешь, как снова подскочил и зудишь.
Я лег обратно и пристроил голову на его подушке. Брат прибрал в сторону мои рассыпавшиеся волосы.
– Если б тебе женщиной родиться, ты б что делал? – спросил он. Я закрыл глаза и задумался. Перед моим мысленным взором вставала невольно госпожа Катарина: хотел бы я сказать, что стал бы таким же благородным, честным, мудрым, как она, но не смел – куда мне до неё!
– Ах, это был бы кто-то совсем другой, Себастьян! Я бы лучше, знаешь… – мне захотелось вдруг рассказать ему о том, что было у меня на сердце. Я чувствовал, что ночь эта необычная, что брат сегодня в особом настроении, когда обмениваются самыми задушевными своими тайнами. – Ты никому не скажешь?
– О чем?
– Пообещай, что никому. Честно, Басти? Если ты кому расскажешь, я… я со стыда сгорю, наверное, так что ты мне пообещай. Я бы лучше хотел, чтобы однажды я вырос, как куколка в бабочку, и тогда – только ты не смейся – чтобы госпожа Катарина меня увидала. Ты помнишь госпожу Катарину?
– Виттенау? Помню. Чего тут смеяться, она богатая, это ты хорошо придумал.
– При чем тут богатая, – пробормотал я, вспыхнув.
– И щедрая. Это самое главное, что щедрая. Хуже скупой жены нет.
– Ох, перестань! – от смущения я спрятал лицо в подушку.
– А ещё я что про неё знаю, Петер, – завлекательно прошептал брат мне на ухо. Я подумал, что он нарочно меня дразнит, но всё равно не удержался, приоткрыл один глаз. – Сказать тебе? Или нет, так обойдешься?
Я натянул на голову одеяло, чтобы брат прекратил шутить со мной. Он ничего не говорил, и я тихонько проделал просвет для воздуха и прошептал:
– Ну и не надо.
– Я молчу.
– Ну и не говори. Молчи себе. Себастьян! Так что про госпожу Виттенау?
– Она с теткой живет, а тетке той чуть ли не сто лет. Даже не тетка, а бабка или по матери родня. А как помрет, знаешь, кому всё достанется?
– Ой, – новость эта огорчила меня. Не то чтобы я впрямь надеялся, что значу что-то для госпожи Катарины, но весть о её богатстве сразу отдалила её так, будто она жила в Шлараффенланде1.
– «Ой»! Богатым будешь, как сыр в масле кататься, платья шелковые носить и пирожные есть. Она жалостливая: говорят, щедрую милостыню подает.
– Не смейся, Басти, ты обещал!
– Откормит тебя, будешь красавец, не то, что нынче, – брат ущипнул меня за бок.
– Ай!
– Мягкий будешь, как сдобная булка. А то как кур для супа – одни кости, дамы таких не любят.
Себастьян защекотал меня, и я взвизгнул: щекотки я никак не переношу.
– Не вертись, Петер, дай ребра посчитаю!
– Ай! Басти! – мы захихикали оба, завозились, и когда я уже закашлялся от невыносимого смеха, отец вызволил меня из рук Себастьяна.
– Устроили тут тарарам! Сестру разбудите, влетит вам по первое число. Петер, сядь-ка. – Я судорожно задышал, прижав ладонь к груди. – Видишь, что натворил опять, Себастьян? Сколько раз я говорил с братом так не шутить?
– Всё хорошо, папа, – я успокаивающе взял его за руку.
– Точно ли?
Я закивал.
– Ложись тогда. Да спите оба, не балуйте.
Мы заползли под одеяло. Отец подоткнул его с моей стороны, постоял над нами и ушел.
– Хочешь, я тебе тоже секрет скажу? – прошептал брат вдруг, когда я думал, что он уж заснул. – Если б мне женщиной родиться, я бы не вернулся. Побежал бы, куда глаза глядят, хоть в столицу, хоть по реке к морю.
– А я?
– Тебе нельзя со мной, тебе ещё за госпожу Виттенау выходить, – сказал он серьезно. Он делал так иногда, и нельзя было понять, смеётся он или взаправду.
* * *
Утром Матильда была холодна с нами. Ни словом не обмолвилась она о наказании. Отпив чаю, она ушла в мастерскую, а ещё до обеда заперла её и отправилась по каким-то делам в город.
Отец велел Себастьяну самому отмывать и чинить своё потрепавшееся за неделю платье, а заодно и всё накопившееся бельё. Мы же с ним перебирали и чистили от косточек сливы: занятие, которое я так любил, потому что украдкой умудрялся наесться до отвала. От стирки брат распарился и раскраснелся, щеки у него заблестели и зарумянились, как розовые яблочки с прозрачной кожурой, а волосы на лбу и висках завились кудрями, которые наш отец звал завлекалочками. Лишь его сосредоточенное выражение противоречило этой благообразной картине: будто темная туча нависла над ним.
Глядя на него, я и сам не мог не вздыхать тайком. Запястья у меня свербели, как только я думал о порке и железной линейке, и я потирал их, отвлекаясь от корзины со сливами. Я надеялся, что Тильда тянет с наказанием, потому что и сама ещё не решилась на него. Сестра любила нас с братом и тяжело переживала побег Себастьяна. Сейчас только необходимость держать лицо не позволяет ей прижать его к груди и простить, как велит святая книга, был уверен я.
Вернулась Матильда к самому обеду. Мы закончили уже наши дела на кухне, отец достал из печи пирог с вишней, и только Себастьян развешивал ещё бельё на заднем дворе. Пришла Матильда не одна. Она не предупредила, что у нас будут гостьи, и я, выйдя на её голос из кухни вслед за отцом, от смущения споткнулся и налетел на его спину. Я сразу узнал её спутницу: это была белокурая Ангелика, её подруга по гимназии, которая была у нас в тот достопамятный день сестриных именин, когда я впервые увидел госпожу Катарину.
– Добрый день, monsieur Винкельбаум, – кивнула отцу Ангелика, нарочито тщательно выговаривая иностранное слово. Она поглядела на меня, наморщив маленький рот: – Это про него ты мне говорила?
– Нет, это Петер, – махнула рукой Тильда. – Себастьян куда лучше будет. Позови брата, Петер, да скажи, чтоб прежде в порядок себя привёл.
Пока отец расставлял на столе приборы, я сбегал на двор и шепнул брату:
– Тебя госпожа повидать пришла.
Он выронил пустой жестяной таз, в котором было у него выстиранное бельё, и тот звонко проскакал по узкой мощеной дорожке из нескольких камней и выкатился на траву.
– Какая госпожа? – проговорил Себастьян непослушными губами.
– Ангелика, что с Тильдой в классе была.
– Зачем?
– Не знаю. Да пойдём же! – я потянул его за руку.
– Погоди, – он высвободился и стал приглаживать на себе передник, потом оправил подвернутые от воды рукава, прибрал волосы на затылке и спросил: – Хорошо?
– Хорошо, Себастьян, – я встал на цыпочки и распушил завитки у его лица: – Тебе всегда хорошо.
Мы прошли с ним рука об руку до двери, и я взялся уже за неё, когда он остановился и сказал:
– Ох, Петерше, не пойду я, – он опустился на ступеньку у порога, как если б колени у него подогнулись. – Не сватать же Матильда меня собралась?
– А если б сватать – разве плохо?
Он поглядел на меня снизу вверх:
– Скажи ей, Петер, я заболел. Мне дурно стало. И перед гостьей я появиться в таком виде никак не могу. Я там запрусь, не станет же сестра замок ломать? – он вскочил и, подобрав подол, потрусил к отхожему строению у забора. Я догнал его:
– Басти, не глупи! Тильда сама тебя приведёт – ещё хуже будет. Госпожа Ангелика вроде добрая, не смеялась надо мной тогда, как другие. Вот если б Берта пришла, злыдня учёная, я бы сам тебя спрятал!
Мне удалось поймать его ладонь, и я кое-как уговорил его вернуться в дом.
Мы появились на пороге столовой, когда Матильда и Ангелика со смехом обсуждали что-то у окна. Вернее, это гостья смеялась, стоя к нам спиною, а сестра с замершей любезной улыбкой буравила взглядом её лицо. Отец переставлял на столе солонку и никак не мог найти для неё места. Завидев Себастьяна, он поторопился к нему:
– А вот и он, госпожа Шнейдин! Себастьян, поклонись, – прошептал он и быстро поправил на нем ворот рубашки. – Красавец мой, моя радость.
– И правда красив, Mathilde. Что же ты раньше его никому не показывала? – госпожа Шнейдин подошла к брату и заглянула ему в лицо. Он в свои неполные тринадцать был уже немного выше неё, и тут же показался неуклюжим, грубым созданием рядом с её точеной фигурой, облаченной в костюм синего шелка под цвет её глаз. Она коснулась его подбородка холеной рукой в перстне с большим розовым камнем.
Матильда отодвинула стул, стоявший во главе стола, и жестом пригласила госпожу Шнейдин садиться. Мне не нравилась неизменная улыбка сестры, её скованные движения и неестественная для неё сдержанность. Я в замешательстве оглянулся на отца, но он лишь подтолкнул нас с Себастьяном к столу. Когда Матильда заняла своё место по правую руку от гостьи, мы тоже сели. Отец начал читать благодарственную молитву Матери нашей небесной. Мы с братом старательно сложили ладони; госпожа Шнейдин, помедлив, возвела очи к потолку, насмешливо поджала губы и соединила кончики пальцев.
Закончив молитву, отец сказал:
– Госпожа Шнейдин, простите за скромное угощение, не ждали мы гостий к столу. Чем богаты, тем и рады.
Она в ответ принюхалась, нарочито раздув тонкий острый нос, склонила голову так, что понять это можно было по-всякому – и как благодарность за обед, и как вежливое сомнение в том, что он придется ей по вкусу, и повернулась к сестре:
– Что твой брат умеет по дому?
Она поставила локоть на стол, так что её перстень поблескивал на свету, когда она перебирала белыми пальцами; вряд ли они знали тяжелую работу. Отец поставил перед госпожой Шнейдин тарелку с запеченными овощами; она мельком глянула на них и дернула ртом.
– Всё, что нужно. Комнаты в чистоте держать, помыть, подмести, одежду прибрать.
– Хм, – она откинулась на стуле и склонила голову над пышным кружевным воротником, разглядывая брата прищуренными глазами. – Я говорила тебе, Mathilde, что я почитаю главным в жизни: я поняла, что моё призвание лежит в высших сферах. Как жаль мне потраченных в гимназии лет! Бесконечные прописи, чернильные пятна, зубрежка – полжизни непрерывного кошмара. Теперь я окружаю себя лишь изящными вещами, – она, не поворачивая головы, покосилась в тарелку, где остывала печеная тыква. – Пусть твой брат подойдет ко мне.
Матильда кивнула Себастьяну, чтобы он выполнили волю госпожи Шнейдин. Он поднялся и на деревянных ногах обошел вокруг стола.
– Обернись-ка! – она сделала в воздухе круг пальцем. – Ты умеешь петь?
Себастьян покачал головой, не поднимая глаз.
– Смущается он, – торопливо вмешался отец. – Уроков мы ему не брали, не на чт… – он поймал яростный взгляд Тильды и осекся: – На что ему уроки? Голосом его природа и так одарила, и песни он знает.
– Я люблю, когда горничные поют за работой, – похвалила госпожа Шнейдин. – В этом есть особый charme, правда, Mathilde?
– Тебе лучше знать, Ангелика. Я предпочитаю, чтоб в доме чисто было.
Госпожа Шнейдин рассмеялась:
– Какая же ты bourgeoise2, Матильда! В Париже все слуги поют и носят маленькие накрахмаленные bonnets3 в волосах – очаровательные создания, не то что наши немецкие недотепы. Мы были в Париже прошлой зимой на рождественские каникулы – как раз когда у нас стояли эти ужасные морозы. Не понимаю, почему вы тоже не уехали, Матильда? Тогда я и решила, что непременно заведу своего camériste4, как только матушка позволит – это её подарок за то, что я выпустилась одной из лучших в классе.
– Как тебе Себастьян, Ангелика? – сухо спросила сестра.
Брат ждал вердикта, сцепив пальцы перед собой на напряженных до дрожи руках.
– Немного sauvage5, но я быстро это исправлю. Пусть нынче же явится на примерку: я привезла с собою платье, как носят горничные во Франции, хочу поглядеть на него. Если надо, наши портнихи его подошьют. – Госпожа Шнейдин встала из-за стола, так и не притронувшись к еде. – Где твой bureau, Матильда? Обсудим, какое жалованье я ему положу.
Проходя мимо Себастьяна, она погладила его указательным пальцем по щеке и довольно улыбнулась.
* * *
Себастьян стоял, как громом пораженный. Мы все забыли о еде, теперь совсем уже остывшей. Отец подошёл к брату, обнял его крепко и поцеловал над ухом:
– Взрослый совсем, и место тебе сестра нашла, будешь нам помощником! – сказал он с гордостью, но на последнем слове голос его дрогнул. – Справишься ли? У них в доме, небось, и паркеты, и полировка, и фарфоры с хрусталями. Смотри мне, ничего не испорти, не расплатимся потом! Чужого не бери, по ящикам не лазай, даже если любопытно будет. Со всеми будь ласков, да слушай, что хозяйка скажет, не перечь. Ежели другие слуги у них в доме, так ты смотри, как и что они всё делают, учись. Про паркеты-то я тебе и подсказать не могу, сам не знаю, как на них глянец наводят. Да следи, чтоб чистым тебе ходить, опрятным, как приличный геррляйн. Много там не болтай, слушай больше, что умные люди говорят!
Лицо у Себастьяна посерело, так что я испугался, что ему и впрямь станет дурно. Отец погладил его по волосам:
– Да ты не бойся, справишься, ты у меня проворный. На рожон только не лезь; язык свой прикуси, если придется. А то видишь, добрыкался уже, как бы Матильда чего похуже не придумала. – Отец растерял совсем свою бодрость и запричитал: – Ох, как же отдам я тебя к чужим людям, да в услужение? Не дело – в чужом дому спину ломать. Если б хозяином тебя отдавал за хорошую жену, так спокойнее б на сердце было. А у чужих кто ж за тебя постоит? Мы с сестрой далеко будем.
От отцовских слов стало мне совсем плохо. Никак я не мог поверить, что вдруг, нежданно-негаданно, Себастьяна оторвут от нас. Что не будет больше ночных наших разговоров, наших игр, наших прогулок в сад и на мессу по воскресеньям, не будет споров и шуток Себастьяна, что будет брат мой далеко, за полгорода от нас, в незнакомом доме, в чужих комнатах и даже в чужом платье. Как же станет жить он там, один-одинешенек? Бедный, бедный мой брат. Бедный, бедный я! От жалости и огорчения у меня сперло дыхание, так что даже встать и подбежать к Себастьяну я был не в силах. Так и просидел я, прикованный к стулу, пока не вернулись сестра с госпожой Шнейдин.
Отец тут же оставил брата, дабы не показывать им своего горя.
– Рано плакать, – сказала Матильда. – Не навсегда расстаетесь. Себастьян, пойдешь с госпожой Шнейдин к ней в дом, там тебе устроят примерку и что полагается.
– Ты разве не пойдешь? – тихо спросил он.
– Некогда мне сейчас.
– Как же я после вернусь один? – ещё тише спросил брат.
– Ничего, как-нибудь устроится, – Матильда отвернулась от него с недовольным лицом, будто у неё была мигрень.
– Иди сюда, милый Sebastien, – госпожа Шнейдин подняла руку, приглашая его под крыло. – Сделаем из тебя настоящего poupé6! Ты ведь любишь красивые наряды? – Себастьян приблизился к ней, и она положила ладонь ему на плечо. – Сделай лицо повеселее, – она жестом показала ему, чтобы он улыбнулся. – Вот так, voilà!
Сестра проводила их до двери. В последний момент она придержала её и потрепала Себастьяна по уху:
– Не робей, братец.
Они ушли.
Мы с отцом позволили забрать Себастьяна, и я даже не догнал его, не обнял напоследок! До сих пор корю себя за то, что не дал брату хоть такой малости, воспоминание о которой могло бы поддержать его дух в трудный час.
– Как же Себастьян вернется без провожатой, Матильда? – спросил отец, когда дверь закрылась за ними. В голосе его был скрытый укор. Я слишком глуп был тогда, чтобы понять, отчего: отец догадывался, что возвращаться брату не придется. Сестра не хотела мучительной сцены прощания со слезами и криком; пожалуй, он была права, что не стала рвать всем нам душу.
Матильда глубоко вдохнула, выпрямилась и ответила отцу прямым, непреклонным взглядом. Он поджал губы, и я, было, решил, что на этом всё и кончится, но он сказал вдруг:
– Нехорошо ты поступила, Матильда. Сердца в тебе нет. А к людям без сердца нельзя.
Щека у неё дернулась.
– Много ли ты знаешь!
– Я дольше тебя живу.
– А ума не нажил. Конторские книги тебе показать, сколько долгов у нас? Да много ли ты в цифрах поймешь? Ты мать нашу продал, когда с Арнимшей спутался, твое место теперь последнее.
Она развернулась на каблуках и скрылась в мастерской, хлопнув дверью. Я остановился на пороге столовой, прижавшись щекой к косяку и глядя на отца. Он стоял, опустив руки, и кусал побледневшие губы. Я хотел спросить у него про брата, но чудилось мне за происходящим что-то страшное, и слова не сходили у меня с языка.
– За стол садись, Петер, – сказал отец спустя несколько минут. – Что обеду пропадать?
– А Тильда? А ты?
– Я так с тобой посижу.
Я вернулся за стол; несмотря на переживания, я очень проголодался. Отец же занял опустевший стул Себастьяна. Он ничего не ел, только крутил в руках его вилку и глядел на нетронутую тарелку, погруженный в неведомые мне мысли.
__________
1страна с молочными реками и кисельными берегами
2мещанка
3чепцы, шапочки
4камерист, горничный
5дикарь
6куколка
-
-
02.02.2012 в 10:35Бу!
Ну... ну ладно... ну ты не обещай, хорошо. Но хоть к сведению прими! И так у них жизнь тяжелая... )))
-
-
02.02.2012 в 10:55я приняла
-
-
02.02.2012 в 11:06Все равно я искренне верю, что совсем гадкую гадость ты не сделашь)
Но если будет очень трагично, мне придется бросить читать, пока тект не будет полностью дописан *о да, это угроза и шантаж!
-
-
02.02.2012 в 11:33а как ты узнаешь, что в конце гадость, если не дочитаешь?
-
-
02.02.2012 в 11:36Ну... ммм... если это гадость в середине... В конце гадости не может быть по опредлению: иначе нарушаются правила спора, так? Поэтому за конец я не волнуюсь, а только за середину и судьбу Басти...
угроза получилась какая-то из серии "испугал солдат хозяина, что обедать не придет")))))
-
-
02.02.2012 в 11:44иначе нарушаются правила спора, так?
какие-такие правила спора?
-
-
02.02.2012 в 11:47Нет-нет, разговор же был вроде бы про любовный роман и все традиционные для него черты?..
Та-ак! Черт! Надо перечитать соглашение )))
-
-
02.02.2012 в 12:02ну вот, a я так подробно в нем всё расписала)) надо всегда читать мелкий шрифт!
-
-
02.02.2012 в 12:06Я никогда не читаю! Еще один мне урок...
Но я так или иначе собиралась читать то, что ты придумала написать, так что...
-
-
02.02.2012 в 12:09-
-
03.02.2012 в 15:14особенно доставляет общий стиль такого околосредневековья - на тему "и да простит мне боже все мои грехи...")
дух у текста есть.
спасибо!
-
-
04.02.2012 в 23:36Ой, как жаль, что большая часть внезапно привалившего счастья так быстро закончилось (теперь придется набираться терпения...)
Возвращение Себастьяна, ночные тайны и разговор отца с соседом порадовали необычайно.
А Матильда со своим чувством должного уже пугает до мурашек. И Ангелика эта что-то мне очень подозрительна - скупает мальчиков без возврата (так хочу, чтобы намеки на постигшее семью несчастье не касались Басти!)
И детали, такие точные и атмосферные!
-
-
05.02.2012 в 08:27спасибо за ваши комментарии, они меня невероятно порадовали
Муся Коган,
спасибо!
-
-
24.02.2012 в 10:34Ну и потом, читать было просто интересно. Очень буду ждать продолжения!
Mister_Key, а вам спасибо за наводку!
-
-
24.02.2012 в 10:35спасибо! рада, что получается донести свою идею)
-
-
12.05.2013 в 16:01